Люди сороковых годов - Страница 62

К оглавлению

- А этот Ваня ваш - будет у вас? - спросил Замин.

- Непременно! - отвечал Павел, улыбаясь.

- И отлично! Пойдемте! - сказал Замин, поднимаясь.

Товарищ тоже за ним поднялся.

- Позвольте и вас просить посетить меня! - обратился Павел к Марьеновскому.

- Очень рад! - отвечал тот.

- А как же я - где же вас послушаю? - сказала горестным голосом Анна Ивановна, обращаясь к Замину и Петину.

- А, да с нами же пойдемте! - воскликнул Замин.

- А мне можно к вам? - обратилась Анна Ивановна, слегка покраснев, к Павлу.

- Сделайте милость! - отвечал тот.

- Можно, пойдемте! - разрешил ей и Неведомов, а потом взял ее под руку, и все прочие отправились за ними гурьбой.

Когда проходили по коридору, к Вихрову подошел Замин.

- Нет ли там у вас какого беспорядка в комнате? Вы приберите: она девушка славная! - проговорил он шепотом, показывая головой на Анну Ивановну.

- У меня совершенно все в порядке, - отвечал Вихров.

Анна Ивановна была дочь одного бедного чиновника, и приехала в Москву с тем, чтобы держать в университете экзамен на гувернантку. Она почти без копейки денег поселилась в номерах у m-me Гартунг и сделалась какою-то дочерью второго полка студентов: они все почти были в нее влюблены, оберегали ее честь и целомудрие, и почти на общий счет содержали ее, и не позволяли себе не только с ней, по даже при ней никакой неприличной шутки: сама-то была она уж очень чиста и невинна душою!

Павел велел Ивану подать чаю и трубок. Анну Ивановну, как самую почетную гостью, посадили на диване; около нее сел почти с каким-то благоговением Неведомов.

- Вот он идет, отличный малый! - воскликнул Замин, увидев вошедшего Ивана. - Ты недавно ведь, чай, из деревни?

- Нет-с, давно! - отвечал Иван почти обиженным голосом.

- Ведь, в деревне лучше? - спросил Замин.

- Чем лучше? Пустое дело деревня, - отвечал Иван и, заметно по-лакейски модничая, подал всем трубки.

- Отличный малый! - продолжал свое Замин, хотя последний ответ разочаровал его много в Иване.

- Как у нас в Погревском уезде, - продолжал он, когда все начали курить, - мужички отлично исправника капустой окормили!..

- Как капустой окормили? - спросил с удивлением Марьеновский.

- Да так, капустой... Он приехал, знаете, в дальнюю одну деревню, а народ-то там дикий был, духом вольный. Он и стал требовать, с похмелья видно, капусты себе кислой, а капусты-то как-то в деревне не случилось. Он одного за это мужичка поколотил, другого, третьего... Мужички-то и осерчали; съездили сейчас в другую деревню, привезли целый ушат капусты. "Кушай, говорят, барин, на здоровье, сколько хочешь". Он тарелочку съел было, да и будет. А они: "Нет, еще кушай: ты нас тревожил этим; а коли кушать не станешь, так мы и в плети тебя примем". И плети уже было принесли. Он, делать нечего, начал. До пол-ушата они таким манером и скормили ему!.. Приехал, брат, домой, лопнул, помер: не выдержало того его мироедское брюхо!

- А у нас в Казани, - начал своим тоненьким голосом Петин, - на духов день крестный ход: народу собралось тысяч десять; были и квартальные и вздумали было унимать народ: "Тише, господа, тише!" Народ-то и начал их выпирать из себя: так они у них, в треуголках и со шпагами-то, и выскакивают вверх! - И Петин еще более вытянулся в свой рост, и своею фигурой произвел совершенно впечатление квартального, которого толпа выпихивает из себя вверх. Все невольно рассмеялись.

- Какой, должно быть, актер превосходный - ваш приятель! - сказал Павел Замину.

- Мастерина первого сорта! - отвечал тот. - Вот, мы сейчас вам настоящую комедию с ним сломаем. Ну, вставай, - знаешь! - прибавил он Петину.

Тот сейчас же его понял, сел на корточки на пол, а руками уперся в пол и, подняв голову на своей длинной шее вверх, принялся тоненьким голосом лаять - совершенно как собаки, когда они вверх на воздух на кого-то и на что-то лают; а Замин повалился, в это время, на пол и начал, дрыгая своими коротенькими ногами, хрипеть и визжать по-свинячьи. Зрители, не зная еще в чем дело, начали хохотать до неистовства.

- Что такое это, что такое! - восклицал громким голосом даже Неведомов, утирая выступившие от хохота слезы.

Павел, не отставая и не помня себя, хохотал. Анна Ивановна лежала уже вниз лицом на диване.

- Это, изволите видеть, - начал Петин какою-то почти собачьей фистулой, - свинью режут, а собака за нее богу молится.

Смех между зрителями увеличился почти до болезненного состояния. Актеры, между тем, видимо поутомившись, приостановили свое представление и только с удовольствием посматривали на своих зрителей.

- Миленькие, душеньки! - кричала им Анна Ивановна, все еще от смеха не поднимая лица с дивана. - Представьте гром и молнию!

- Можем! - произнес Петин, и оба они сели с Заминым друг против друга за маленький столик.

- Я - заходящее солнце! - сказал Замин и, в самом деле, лицо его сделалось какое-то красное, глупое и широкое.

- А я - любящий любоваться на закат солнца! - произнес Петин - и сделал вид, как смотрит в лорнет какой-нибудь франтоватый молодой человек.

- Солнце село! - воскликнул Замин, закрыв глаза, и в самом деле воображению зрителей представилось, что солнце село.

- Тучи надвигаются! - восклицал между тем Замин, и лицо его делалось все мрачнее и мрачнее.

- Молния! - воскликнул он, открыв для этого на мгновение глаза, и, действительно, перед зрителями как бы сверкнула молния.

- А человек, в это время, спит; согласитесь, что он спит? - произнес Петин и представил точь-в-точь спящего и немного похрапывающего человека.

- Издали погремливает! - продолжал Замин и представил гром. - Молния все чаще и чаще! - и он все чаще и чаще стал мигать глазами. - Тучи совсем нависли! - и лицо его сделалось совсем мрачно.