Люди сороковых годов - Страница 43

Павел раскланялся с ним, немного уже важничая.

- Куда бог несет? - продолжал Дрозденко.

- В Москву, в университет, - отвечал Павел.

- А!.. - произнес Николай Силыч протяжно и каким-то довольно странным тоном.

- А вот так досадно, - продолжал Павел, - пришлось здесь пробыть другой день. Не говоря уже про университет, самую-то Москву хочется увидеть поскорей.

- Что же в ней такое, сорок-то сороков церквей, что ли? - спросил явно насмешливым голосом Николай Силыч.

- Вся наша история, все наши славные и печальные дни совершились, по преимуществу, в Москве, в Кремлевских стенах.

- А как она вылезла в люди-то, ваша Москва? - спросил Николай Силыч и взглянул Павлу в лицо.

- Вылезла, - отвечал тот, пожимая плечами, - потому что Московское княжество одолело прочие мелкие княжества.

- А чем же оно одолело их? - продолжал как бы допрашивать Дрозденко.

- Умом и тактом своих князей, - отвечал Павел.

- Тактом? - как бы переспросил Николай Силыч. - А кто, паря, больше их булдыхался и колотился лбом в Золотой Орде и подарки там делал?.. Налебезят там, заручатся татарской милостью, приедут домой и давай душить своих, этакий бы и у меня такт был, и я бы сумел так быть собирателем земли русской!

- Нельзя же все этим объяснять, - воскликнул Павел, - одною подлостью история не делается; скорее причина этому таится в самом племени околомосковском и поволжском.

При этих словах Николай Силыч весь даже вспыхнул.

- Нет, племя-то, которое было почестней, - начал он сердитым тоном, из-под ваших собирателей земли русской ушло все на Украину, а другие, под видом раскола, спрятались на Север из-под благочестивых царей ваших.

- Не могу же я, Николай Силыч, - возразил Павел, - как русский, смотреть таким образом на Московское княжество, которое сделало мое государство.

- Ну, и смотри, как хочешь, кто тебе мешает!.. Кланяйся господам директорам и инспекторам, которые выгнали было тебя из гимназии; они все ведь из подмосковского племени.

Видя, что Николай Силыч, вероятно, частью от какой-нибудь душевной горести, а частью и от выпитой водки был в сильно раздраженном состоянии, Павел счел за лучшее не возражать ему.

- А по какому факультету ты поступаешь? - спросил Дрозденко после нескольких минут молчания и каким-то совершенно мрачным голосом.

- По математическому, вероятно, - отвечал Павел.

Николай Силыч усмехнулся.

- Зачем?.. На кой черт? Чтобы в учителя прислали; а там продержат двадцать пять лет в одной шкуре, да и выгонят, - не годишься!.. Потому ты таблицу умножения знаешь, а мы на место тебя пришлем нового, молодого, который таблицы умножения не знает!

Николаю Силычу самому предстояла такая участь, и его, конечно, уж не оставляли не потому, что он не годился по своим знаниям, а по его строптивому и беспокойному характеру.

- Государство ваше Российское, - продолжал он почти со скрежетом зубов, - вот взять его зажечь с одного конца да и поддувать в меха, чтобы сгорело все до тла!

Павла покоробило даже при этих словах. Сам он был в настоящие минуты слишком счастлив, - будущность рисовалась ему в слишком светлых и приятных цветах, - чтобы сочувствовать озлобленным мыслям и сетованиям Дрозденко; так что он, больше из приличия, просидел у него с полчаса, а потом встал и начал прощаться.

- Ну-с, прощайте! - сказал Дрозденко, вставая и целуясь с ним. Он заметил, кажется, что Павел далеко не симпатизировал его мыслям, потому что сейчас же переменил с ним тон. - Кланяйтесь вашему Кремлю, - заключил он, и помните, что каждый камушек его поспел и положен по милости татарской, а украинцы так только бились с ними и проливали кровь свою...

- Когда лучше узнаю историю, то и обсужу это! - отвечал Павел тоже сухо и ушел; но куда было девать оставшиеся несколько часов до ночи? Павлу пришла в голову мысль сходить в дом к Есперу Иванычу и посмотреть на те места, где он так счастливо и безмятежно провел около года, а вместе с тем узнать, нет ли каких известий и от Имплевых.

Самый дом и вся обстановка около него как бы вовсе не изменились: ворота так же были отворены, крыльцо - отперто; даже на окне, в зале, как Павлу показалось, будто бы лежал дорожный саквояж, "Что за чудо, уж не воротились ли они из Москвы?" - подумал он и пошел в самый дом. Там его, у самых входных дверей, встретил проворно выбежавший из комнат оставленный при доме, в виде дворника, старый лакей Еспера Иваныча, Силантий. Захлопнув за собой дверь, он, сверх того, заслонил ее своей собственной особой. Лицо его было сконфуженно и растерянно.

- А что, от Еспера Иваныча есть известия? - спросил удивленный всем этим Павел.

- Никак нет-с! - отвечал Силантий, не отходя от дверей.

- Пусти меня в дом; я хочу посмотреть комнату Мари.

- Никак нельзя-с! - отвечал старик испуганным голосом.

- Отчего же нельзя? - спросил Павел.

- Нельзя-с! - повторил Силантий. - Позвольте-с, я доложу, - прибавил он и, как бы сам не понимая, что делает, отворил дверь, юркнул в нее и, как слышно было, заперев ее, куда-то проворно побежал по дому.

Павел от удивления не знал, что и подумать. Наконец, Силантий возвратился, отворил дверь как-то уж не сконфуженно, а больше таинственно; лицо его дышало спокойствием.

- Пожалуйте, войдите-с, можно! - проговорил он.

Павел вошел в переднюю.

- Вас они просят к себе-с, в комнату Марьи Николаевны, - прибавил старик.

- Кто просит? - проговорил Павел, наконец, уж с досадой.

- Госпожа Фатеева-с, - произнес почти шепотом и несколько лукаво старик.

- Зачем же она здесь? - говорил Павел, идя за Силантием по коридору.

- Да так-с, приехала, - отвечал тот как-то неопределенно.